Мы молчали и смотрели друг на друга. Я не выдержала: «Не сегодня. Не сегодня будем искать у меня крылышки». Алекс отпустил дверную ручку, подошел ко мне. Видимо, ему слово понравилось. «Крылышки? – Приподнял пальцем мой подбородок. – Обнаружатся крылышки – посажу под стекло». Он не отпускал меня, и я прошептала: «Нехорошо в бабочек тыкать булавками». Он склонился ко мне и коротко поцеловал в губы. «А бабочек не спрашивают».

Из дневника Лили

  Порой вступало в голову: уходил на двое суток в лес. Не охотиться – на охоту только с Жаном, иначе скучно, – а с собой побыть и с этой сумасшедшей природой. Как-то ночью сидел у костерка, и из темноты нарисовался медведь. Жан проинструктировал: койоты напасть не решатся, канадская рысь стороной обойдет, а вот медведица с отпрысками опасна. Хотя медведь-самец не тронет. Но на морде ж не написано – дама или нет. На всякий случай повел переговоры и расстался с сендвичем. Не струсил – сам от себя не ожидал. А может, даже искал такой встречи: посмотреть, на что способен.

  Он обжег мне губы. Он, кажется, обжег мне сердце. Потому что я поняла его, и мне было его жаль. Я любила его.

Из дневника Лили

  Они жили в этом мирке уже две недели, и кроме вечной сырости, от которой одежда по утрам оказывалась противно влажной, не было ничего, что не походило бы на магию. Как в коконе существовали – неразъемные, постоянно желающие друг друга. Почти не расстающиеся. Они определили границы дозволенного, они доверились один другому. Вернее, это Эстель ему доверилась, а он просто следовал за ее сумасшедшими желаниями, все больше уходя туда, откуда – как тогда казалось – не вернуться. Он не хотел быть наркозависимым от нее, от власти над ней, но не знал – получится ли иначе.

  Что-то проснулось во мне, и оно пугает меня. Я не человек. Я больше не человек, я самка. Собачка, кусачая сучка, трусящая на длинном поводке. Я стала злой, ревную бессмысленно – себя не узнаю. И не то, чтобы я потеряла голову – потеряла себя. Я потеряла себя. Ну и черт со мной.

Из дневника Лили

  Так он впервые оказался в Сараево – разрушенные здания у линии фронта, улицы, перегороженные остовами машин, висящими плащ-палатками и одеялами. «Это от снайперов», – сказала Анна, и Алексу стало не по себе: они шли по городу, будто им не грозило попасть под прицел. Анна махнула рукой: «Привыкнешь. И потом, от судьбы не уйдешь». Он и правда привык, уже не шарахался от плакатов «Пази, снаjпер», «Пази, мины». А попав под обстрел и лежа в кузове грузовика среди мешков с песком, вжимаясь в пол, он снова подумал о том, что смерть и жизнь-с-большой-буквы ходят в обнимку, а где не бродит смерть – там просто существование. Страх мешался с нездоровым восторгом, но когда несколько пуль попало в обшивку грузовика, остался только страх.

  Готовили экспрессивный «solea por buleria»: наши тела сталкивались, не касаясь друг друга, спорили, обжигая невидимым огнем, заклинали, проклинали, бунтовали, перерастали себя. Откуда-то изнутри, а скорее – из какого-то древнего хаоса, поднималось нечто, чему я не ведала названия, что-то дикое, древнее, отчаянное. И порой Карлос смотрел на меня, не отрываясь. Тогда я чувствовала, что мое тело не принадлежит мне, им управляет какая-то сила; надо просто нестись в этом ритме, не сорваться, не разбиться. К фестивалю я заказала по интернету платье фламенко, алое с черным, и туфли. Но для репетиций сошла широкая юбка в пол, с грошового «развала» у подножия Монмартра.

Из дневника Лили

  «Я хочу знать, где твоя граница боли, Лили. Эти, которых ты называешь «бедняжками», ничего не поняли. Они машут плетками, а потом натирают кремом свои исполосованные зады. Боль может выглядеть куда изящней, нежели обжигающий тело удар. Лили, я хочу видеть тебя на грани, на грани, но никогда – за ней. Я этого себе не прощу. Я ведь играю не с тобой, а с самим собой. Я испытываю тебя на прочность, повторяя: она не выдержит, она сбежит…  и меня опьяняет страх потерять тебя. – Он замолчал, а я даже дышать боялась. – Но я иду на риск, поскольку страх выронить тебя из рук прекрасен, и судорога в сердце прекрасна. Ты не найдешь этого в серости жизни. Чтобы Жить, надо ходить по краю и вести другого».

Из дневника Лили

  Я влюбилась в этот волшебный город из-за его аромата. Едва уходит солнце, здесь начинают топить камины: пахнет дымом и кофе, который варят в бесчисленных кафе, пахнет жареными каштанами, старыми домами – их сырыми и холодными зимой патио, влагой и прохладой… а возле школ фламенко веет деревянным полом и кожей туфель. Запахи обрушились на меня, околдовали. Аромат вечерней Севильи! Я тогда не знала, что к февралю эта симфония пополнится новыми нотами: созреют дикие апельсины. Апельсиновые деревья тут повсюду – их плоды падают, разбиваются о землю, взрываются пьянящим цитрусовым запахом, и он вплетается в нотки кофе, дыма, горячих каштанов.

Из дневника Лили