Отрывки из романа Ирины Кудесовой «Коклико. Дневник Лили»
Ирина Кудесова — прозаик, журналист, переводчик. Переводила с французского стихи и прозу — Натали Саррот, Франсуазы Саган, Поля Элюара, Виктора Гюго, Александра Дюма. Живет во Франции. «Коклико. Дневник Лили» — четвертый роман Ирины Кудесовой. В основе ее книг лежит не простой поиск счастья героями, но необходимость осмелиться на решительный шаг, который изменит всю жизнь.
Попробуй на вкус: потери и обретение, ожидание… и она останется с тобой — высокая сексуальная нота… Могла бы ты вести такой же дневник, как Лили? Загляни в него, и узнаешь: как найти себя, что делать, если твоя любовь не вписывается в обычные рамки, как подниматься, упав, как встретить одиночество лицо-к-лицу и оказаться сильнее него. Впрочем, это пока секреты Лили. Они станут и твоими.
Ты почувствуешь жар марсельского солнца, поймаешь ладонью парижский дождик, уловишь запах севильских диких апельсинов. Ты будешь мерзнуть зимой в Квебеке, разглядывать диковинные мадагаскарские растения… Ты научишься танцевать фламенко, влюбишься в орхидеи и в пестрые крылья бабочек. Ты будешь плакать и смеяться, и ты кое-что поймешь. Это «кое-что» только твое, особенное.
Отрывок 1. О любви.
«Счастливый единорог» на стене, в свете прабабкиного торшера кринолином. Яблоко. Стакан сока. Сладкое одиночество с романами Жака Роша.
Когда они успели перевести?
Как она могла не прочитать это?
В переводе текст немного чужой, но интонация та же. Доверительная. Будто протянешь руку – и коснешься его. Роша.
Уже в Марселе она понимала, что – врешь себе, никого никогда не коснешься. До близких, и тех не дотянешься. Но помечтать можно.
Мануэль читает. И Лиля все больше осознает – конец покою.
Конец такому чудесному сексу.
Всему конец.
«Ло! – теннисный мяч летит сквозь вечернюю прохладцу, – ла! – ракетка отбрасывает его в небо, пропитанное угасающим солнечным светом, и снова: ло – ла – ло – ла – ло… Ты не рассчитал удар, парень.
«Лола», ломкое имя, обманно похожее на веселый лимонный мячик. Ладонь помнит твою грудь, Лола. Любовь твоя была сродни мякишу свежеиспеченного хлеба, и я мог мять ее в пальцах, вдыхать ее запах, чувствовать, как тает на языке эта сладкая хлебная плоть. Я обманул тебя».
Мануэль кладет руку Лиле на колено.
«Я обманул тебя, я разбил тебя, Лола. Твоя любовь высохла, как забытая на столе булка. Я не сумел, не пожелал принять тебя в руки; ты летела ко мне стеклянным лимонным мячиком, и я отбил тебя с размаху, я выиграл этот сет, я не дал тебе приземлиться на моем поле; я прогнал тебя с твоей любовью, едва вышедшей из хлебопекарни. Я не мог иначе, Лола».
Лиля отворачивает голову к стене.
«Ты разбилась где-то там, за небом, пьяным от заката, вечерним розовеющим небом; я не слышал, как ты вскрикнула. Мне остался от тебя только этот нехитрый пазл из двух деталек: ло, ла. Я собираю его без конца. Когда просыпаюсь. Когда завожу мотоцикл. Когда пью кофе. Когда слушаю тиканье настенных часов в тишине. Когда улавливаю испанскую речь. Когда замечаю пыль на спинке кровати. Когда кормлю соседского кота (редко). Когда бегу утром по парку и после стою в душе под струями теплой воды, когда застегиваю пуговицы на рубашке, когда смотрю на солнце, когда достаю письма из ящика, когда засыпаю, я без конца собираю этот пазл, и никак не могу его собрать. Ло-ла. Ло-ла. Лола»
Отрывок 2. О смелости.
«Крокодилий» город Ним: изображения рептилии – на оградках, на металлических «бляшках», вбитых в мостовую – весело прыгать с одной на другую.
Мы садимся за столик на маленькой площади, возле фонтана с зубастым. Алекс раскрывает меню: «Жареных крокодилов не предлагают?»
Мы берем по большому салату, и местное красное «Château de la Tuilerie». За соседним столиком две великовозрастные девицы (под сорок) косятся на Алекса.
Он не снимает темных очков, мне не видно его глаз.
Я разглядываю каменного зубастого: нос блестит – все норовят потрогать. Алекс улыбается: «На Мадагаскаре есть племена, считающие, что крокодилы – их предки. По легенде, дева стала жить с рептилией, родила двух мордоворотов, они расплодились».
Мне хорошо. Садящееся солнце, тепло, Алекс со мной и только со мной.
«Спасибо за гонки».
Алекс кивает: «Люблю их, потому что там нет лицемерия».
Я делаю непонимающее лицо. Дамочки по соседству прислушиваются.
«Из машины честно выжимается максимум. А в жизни как – у «Лексуса» спидометр заточен на двести сорок, но позволено только пятьдесят по городу и максимум сто тридцать на трассе».
«Ну, в Германии есть участки без ограничений…»
Алекс крутит в пальцах вилку: «Да нет, на трассе скучно. Едешь и едешь. Нескучно – если плюешь на ограничения в городе».
Я беру со стола букетик ландышей, вдыхаю сладкий запах: «Со мной бывает».
«Например?»
Превышение скорости? Когда я ехала, без гроша в кармане, в салоне дальнобойщика. Когда сказала «До свидания» пятнистому от злости Али. Когда нажала кнопку домофона и произнесла: «Я к Миле Тошич».
«Когда джинсы резала».
Алекс хмыкает: «Это был участок без ограничений».
Приносят вино. Алекс пробует.
Когда официант отходит, отвечаю: «Там были мои собственные ограничения».
«Они еще остались? – Алекс наливает мне вина. – Или ты их покромсала?»
Я хотела поговорить об этом, но не знала, как. И вот разговор сам вышел.
«Ограничений нет только у сумасшедшего и убийцы».
«Я похож на первого или второго?»
Официант ставит перед нами салаты. Алекс бросает взгляд на дамочек по соседству, они дружно улыбаются, он отворачивается. «Они не решатся подойти. У них ограничения. Как и у тебя».
Сравнил с жуткими тетками!
«Нет у меня никаких ограничений!»
Алекс прячет улыбку. Я сама замечаю, что прозвучало с детской обидой.
Мы молча едим. Вдруг Алекс спокойно произносит: «Разденься».
«Ч-что?»
«Разденься».
Проверка на ограничения!
Отказаться? Если у него их нет, я его разочарую. Отказаться – банальность.
Я кладу на стол вилку и не шевелюсь. На меня обернется вся площадь.
И те две тетки будут пялиться.
Алекс тянет вино. Я не двигаюсь.
Отчужденный голос: «Я обычно не повторяю».
Я осознаю – теряю его. Пока не обрела, но уже теряю. Струшу – стану неинтересна.
И еще, он хочет послушания.
Я встаю.
Отрывок 3. О сексе.
– Не была твоей и не буду, не по зубам я тебе, вали отсюда.
Сердце подскочило:
– Ты как разговариваешь? – внутри перекатывался мячик бешенства: уйти, выкинуть ее из жизни. Никто не смеет сказать ему «вали». На улице уже пахнуло прохладой, но дома Эстель еще носила юбчонку, в которой была на маяке. Взял со стула газовый шарфик, произнес сухо:
– Руки – на перекладину кровати.
Эстель не двигалась, только удивленно смотрела.
– Я сказал – положи руки на перекладину.
Эстель зачарованно (поздравил себя) прошла через комнату и сделала, как было сказано. Пока привязывал ее запястья, почувствовал душную волну возбуждения. Шагнул в сторону.
– Отступи от кровати и наклонись.
Эстель послушалась. Он смотрел на нее, сердце быстро, тяжко стучало.
– Прогни спину.
Она не сопротивлялась, косилась на него из-за плеча. Этого взгляда он еще не знал, хоть и изучил ее достаточно. Какая-то смесь восхищения со смущением. Наверно, секса ждет. Задрал ей юбку, отступил. Вытянул ремень из джинсов. Она запаниковала, но не шевельнулась.
– Эй, ну хватит… Возьми меня…
Ах вот чего ей надо – самца-доминанта, чтобы «на место ставил». Так бы сразу и сказала, а не изображала независимую.
– Взять-то возьму, но сперва объясню, что есть слова, которые не стоит произносить в мой адрес.
Она резко выпрямилась:
– Все, довольно кино, отвяжи.
Они были одни в доме, где Эстель с коллегой снимали каждая по комнате. Протянул задумчиво:
– Могу отвязать. Но больше ты меня не увидишь.
Она обмякла – нет, не хотела разрыва. Значит, это «вали» – просто хамство балованной девчонки. Произнес мягко:
– Встань, как было.
Она колебалась. Шагнул к ней, провел пальцем по щеке:
– Накажу, и все. Ты же смелая. Давай, малыш, вставай.
Отрывок 4. О фламенко.
«Ты не доросла до фламенко» – ага, Лейла или Эмма доросли!
– Вот что ты чувствуешь, когда я включаю музыку?
– Ну… ритм… энергию…
– Я тебя спрашиваю – что ты чувствуешь, а не слышишь.
Тоску. Или ярость. Или отчаяние. Но не произнесешь: это как-то… интимно.
– Не знаю.
– Ты не знаешь, потому что ничего не прожила пока. У меня от этой музыки мурашки по коже. Что такое фламенко? Танец страсти и одиночества. Тебе не известно ни то, ни другое. – Оливия касается Лилиного плеча. – Я не хочу тебя обидеть! Просто ты еще очень юная. И пока не познаешь страсть, одиночество, отчаяние, не сможешь танцевать фламенко – по-настоящему.
А то Эмма с ними знакома. Надо, как она, по рукам ходить, и никто не скажет, что тебе чужды страсть и отчаяние.
– Послушай, Лили, сделай паузу, сдай экзамены. Да, еще… – Оливия мнется. – Ты классическим танцем занималась, так? Спину держать тебя научили, как и работать до упаду… а вот любить свое тело – нет. Ты хороша собой, Лили, да-да, но… Не женщина ты. Тебе дела нет до твоей внешности. Ты не хочешь нравиться всем без разбора – а Женщина хочет.
– Самка хочет. Меня больше.
Отрывок 5. О любви-2.
Если подумать, во что он впрягается? В тридцать лет связать себя по рукам. Она ведь сказала – принадлежать всегда. Всегда! С ней не разойдешься, как с простой смертной – так же, как кота на улицу не выкинешь. Надоедят ли ему эти «странные» отношения? А что ему не надоедало? Южный Крест подмигнул яркой звездой. Понять бы, где тут любовь. Да, вот это – любовь: провел ладонью по гладкому стволу щедрого дерева, дающего человеку и кров, и одежду, и хлеб; немыслимые орхидеи, они тоже – любовь; эта теплая ноябрьская ночь; рисовые поля вдоль дорог; вроде как беззаботная мальгашская нищета – и она любовь, потому что лик сущего. Он раньше где-то внутри знал, а недавно и четко понял – за «любовью» у людей стоят зачастую эмоции, замешанные на половом влечении; иллюзии; желание контролировать; желание придушить страх одиночества, обезопасить себя. А чаще все упирается в потребность быть любимым. Сам-то себя не любишь: в детстве не объяснили, что ты достоин любви. Вернее, нет – просто не додали ее тебе. И ты спустя годы ищешь, к кому приткнуться.
Отрывок 6. О французском вине.
— А мы вчера в ресторане пили «Шатонэф-ду-Пауп»… — И как вам? – Рико улыбается. — Ну… нормально, – Бетти оглядывается на родителей. Рико заговорщически подмигивает: — Я его тоже не очень люблю. А стоит дорого. Вы обратили внимание на дату? Бетти снова оглядывается. — Можно пить, если ему меньше года или больше пяти. Хотите узнать, как это вино стало знаменитым? Бетти кивает. Рико задерживает на ней взгляд. Ну да, хорошенькая. — В пятидесятых годах начался «бум» НЛО. Только ленивый не «видел» тарелочку. И тут мэр городка Шатонёф-дю-Пап, Люсьен Жён, подписывает документ, запрещающий летающим объектам появляться в воздушном пространстве города. Высшие инстанции, не вдумываясь, запрет утвердили. Во всем мире сразу узнали о некоем Шатонеф-дю-Пап… – Рико пристально смотрит на Бетти: В мире, а может, и за его пределами… – указывает в небо. Все смеются, а Бетти произносит: – Наверняка. Будто ее спрашивали. Верзила с руками-граблями бубнит: — А если приземлится, то что? — Увезут на штрафплощадку. – Рико смеется вместе со всеми. – Правда. Это был один из пунктов. А знаете, ведь документ до сих пор действует…
Отрывок 7. О счастье.
Отрывок 8. Об ожидании.
Но Вас нет. Тоска, как лисенок, выедает меня изнутри. Лили
Отрывок 9. О прошлом.
— Так не вытаскивай. Откажись от претензий, и саднить перестанет. Оставь его у себя в сердце. И пиши свои картины. Дай ему писать свои. — Я, может, мечтала о соавторстве… — Это типичная женская ошибка, Лили. Соавторства не существует. Расти. Рисуй. — Не существует, — задумчиво повторила Лиля. — Я даже готова была стать «частью пейзажа»… Он и того не захотел. Мануэль усмехнулся, разлил по бокалам вино. — Танцуй… рисуй телом. И не оглядывайся на прошлое. Там никого нет.